Тридцать лет мой поезд стоял в депо —
муадмазель Полный Ноль,
госпожа Никто, —
никогда и ни с чем мне по-крупному не везло,
но раздался гудок, и меня понесло.

Мой инфопоезд мчится,
безумное кардио:
Нью-Йорк таймс,
Би-би-си, Си-эн-эн,
Аль-Джазира,
Гардиан…

На сверхзвуковой мой экспресс
покидает радар —
Бум! Бэм! —
от моего неказистого слова
встрепенулись улицы и города.

Я дурная примета,
плохая погода,
узница совести,
женщина года,
я кость,
застрявшая у Левиафана в горле,
я легкий воланчик,
забытый в кладовке летом…
Арррр!
Я опаснейший зверь в клетке!

Остановка: Златые врата,
а вокруг ароматы сандала и мирры.
— Привет! Ты где?
— Я на вершине мира!
Ты прикинь?! Это я! Это я!
Вопреки всему на пике собственного бытия!
На пороге невиданных перемен
и невероятных открытий.
Время, вперед!
Мое время валится за горизонт событий ———

«Мне снилось, как следователи топили меня в тазу: макали головой в таз и засекали время, потом снова вынимали, я едва успевала вдохнуть — и все повторялось снова. В 27 камере, где я содержалась тогда, меня каждый день заставляли перестирывать в тазу все свои вещи, включая объемные свитера и теплый халат. Мне снилось, что я выпрыгиваю из самолета с парашютом. И едва я касаюсь ногами земли после долгого и страшного полета, вновь оказываюсь в самолете и мне снова нужно прыгать. Я открываю рюкзак и начинаю судорожно вынимать из него вещи: какая-то книга, тетрадка, флейты — но парашюта там нет. Когда в моей квартире был обыск, я точно так же доставала из рюкзака вещи. Мне снилось, как я спускаюсь, подобно скалолазу, вниз по отвесной стене без страховки. Мне снились мучительные смерти животных, кровь, кишки, расчлененка, трупы… Снились бесконечные лабиринты, по которым я бегу сломя голову и за мной гонится какое-то мрачное безликое зло. Мне снилось, что меня преследует полиция. Мне снилось, как мы с друзьями джемим на набережной и прямо рядом с нами падает атомная бомба…»

«Иногда я вижу себя как будто со стороны, словно смотрю фильм или читаю о себе комикс. И ощущение такое: это что, происходит со мной? Я что, в тюрьме? Самой красноречивой иллюстрацией этой деперсонализации узника была и остается надпись, оставленная в нашем дворе одной из заключенных: „Ебать, мы в тюрьме!“»

♯

«Люди описывают состояние дереализации очень по-разному: кто-то в такие моменты видит все будто бы пластилиновым, для кого-то окружающее пространство начинает выглядеть „каким-то пластмассовым“, для кого-то все становится серым и смазанным… Но в основном никто толком ничего описать и не может, потому что суть этого состояния — полное выпадение из реальности: реальности чувств, рефлексии, смыслов и материального мира. Говорят, это может длиться минуты, часы или даже дни».

«Нас пугают громкие внезапные звуки или когда кто-то неожиданно подойдет со спины. Все мои соседки вздрагивают, когда в стальной двери поворачивается ключ. В такой момент сердце как будто выпрыгивает из груди. При этом умом понимаешь, что ничего страшного произойти не может: сотрудник просто зайдет в камеру, кого-нибудь вызовут к следователю или позовут на проверку. Но больше, чем это, меня выматывает ощущение экзистенциального ужаса, которое распространяется из груди и будто бы придавливает к земле. Как будто на тебя движется исполинское чудище, а ты стоишь в оцепенении перед лицом своего страха…»

«Никогда бы не подумала, что столкнусь с дискриминацией по половому признаку в женском СИЗО. На медчасти, где я живу, девять камер — и три из них занимают мужчины… Многим женщинам, которые проживают на обычном корпусе, требуется уход и медицинская помощь, но их не переводят на медчасть — потому что мест там нет».

«Женщине всегда сделают замечание, если она не держит руки за спиной… Три объяснительные превращаются в рапорт. В колонии наличие рапорта перекрывает возможность УДО… Некоторые мужчины руки за спиной вообще не держат — ходят, размахивая руками. А ведь это правило придумано для безопасности сотрудников. Получается, женщины опасней, чем мужчины? Мы регулярно встречаем этих мужчин в коридорах и в общем-то можем оказаться жертвами их агрессии. Например, однажды один такой гражданин стал угрожать мне, что как-нибудь прокатит меня в багажнике».

♯

«Круглый год Рома обливается водой в прогулочном дворе, что само по себе довольно похвально и совсем никому не мешает — пока не наступает поздняя осень и лужа не превращается в каток. По двору размером три на пять метров становится невозможно ходить… После водных процедур Рома ходит по лестнице и коридору санчасти в мокрых трусах — спасибо, хоть не в чем мать родила. При этом однажды я слышала, как отчитывали женщину, которая — о ужас! —вышла из душа в полностью скрывавшем ее фигуру полотенце».

«К нам подселили деда — притчу во языцех во всей системе ФСИН… Он предсказал нам конец света и сообщил, что Путина выбрали потому, что он делал на него ритуал… Во дворике для прогулок стали появляться руны и пентаграммы. Кто-то отколупал гипсовую штукатурку со стен и нарисовал сложнейшую геометрическую композицию во весь бетонный пол. Во всю скамейку было начертано: „Я буду молить за вас шестьдесят шесть богов, ритуал на успех и богатство, оставляйте свои личные данные под скамейкой“. Появилась ежедневная необходимость протирать от пыли ботинки, штаны и старый пуховик бывшей соседки, на котором я загораю, а также дышать меловой пылью, которая поднимается, когда я бегаю… Мы жаловались, стирали рисунки, но пентаграммы и надписи появлялись вновь. Так что я решила взять ситуацию в свои руки и устроить битву экстрасенсов. Я затерла звезды в маленьких пентаграммах и нарисовала внутри каждого круга по символу плодородия, внутри „энергетического центра“ начертала „Ну ты и лох!“… Пентаграмма магическим образом исчезла и больше не появлялась».

«Меня завели в автозак, переполненный мужиками. Они сидели за решетками в двух длинных отсеках, таращили на меня свои сальные глаза и разве что слюной не истекали. Пока я дошла до отдельной кабинки (которой служил биотуалет), где мне предстояло ехать, я услышала с десяток скабрезных комментариев, предложений сесть на чьи-то «коленочки», кто-то просился ко мне в кабинку, кто-то просто улюлюкал… Один из зэков всю дорогу подкатывал к бедной сотруднице конвоя: она просто вжалась в стену и глядела в экран смартфона. Зэк предлагал ее украсть и увезти к себе на родину… Напарник-конвоир никак за нее не заступился».

♯

«Его разлучили с каким-то братаном по имени Тимур. Он заходит в душ и начинает орать. Потом начинается светская беседа длиною в час, и ощущение при этом такое, как будто он орет мне в ухо… Я поняла, что, кроме меня, с этой ситуацией никто не справится… и когда в очередной раз малолетка стал протяжно кричать: „Тиму-у-ур! Тиму-у-ур!“, я вклинилась: „Что, опять воркуете, голубки?!“. У Тимура началась истерика, посыпались трехэтажные маты и угрозы в мой адрес… Я продолжала: „Тимур, твой возлюбленный так рвался в душ, чтобы только с тобой поговорить! Да вы как Ромео и Джульетта — так велика сила вашей любви!“. Во дворе ухохатывался конвой…»

«Пожалуй, опыт судов для меня — один из самых травматичных. Накануне суда по мере пресечения я всегда пишу последнее слово и все остальное, что мне хотелось бы сказать. Когда шли эти суды, вечером мне обязательно нужно было собирать все вещи. Это было самое тяжелое: собирать вещи и думать, что я могу завтра оказаться дома, умом понимая, что не окажусь».

«Я говорю конвоирам свои имя и фамилию, расписываюсь за огромный диетический паек, в котором мне почти ничего нельзя, и следую с конвоирами в автозак. Иногда меня могут закрыть в узком стакане — это очень маленький отсек автозака, в котором еле-еле помещается один человек. Дверь стакана закрывается, и на нее вешают большой замок, для воздуха остается только крошечное круглое окошко размером с донышко небольшой кружки».

♯

«Меня запирают в конвоирке. Это помещение похоже на подземелье: маленькое помещение, обшарпанные грязные фактурные стены, две скамейки, мусорное ведро и очень тусклая лампочка. Окон нет. Скамьи вдоль и поперек исписаны фамилиями всех судей с нелестными эпитетами и сроками, которые они дали, — заключенные называют это стенгазетой. В помещении мало света и мало воздуха. Раз в два часа открывается маленькое окошко в двери и нам предлагают налить кипятка из бойлера и зайти в уборную».

«Я говорю конвоирам свои имя и фамилию, расписываюсь за огромный диетический паек, в котором мне почти ничего нельзя, и следую с конвоирами в автозак. Иногда меня могут закрыть в узком стакане — это очень маленький отсек автозака, в котором еле-еле помещается один человек. Дверь стакана закрывается, и на нее вешают большой замок, для воздуха остается только крошечное круглое окошко размером с донышко небольшой кружки».

♯

«Меня запирают в конвоирке. Это помещение похоже на подземелье: маленькое помещение, обшарпанные грязные фактурные стены, две скамейки, мусорное ведро и очень тусклая лампочка. Окон нет. Скамьи вдоль и поперек исписаны фамилиями всех судей с нелестными эпитетами и сроками, которые они дали, — заключенные называют это стенгазетой. В помещении мало света и мало воздуха. Раз в два часа открывается маленькое окошко в двери и нам предлагают налить кипятка из бойлера и зайти в уборную».

«Я говорю конвоирам свои имя и фамилию, расписываюсь за огромный диетический паек, в котором мне почти ничего нельзя, и следую с конвоирами в автозак. Иногда меня могут закрыть в узком стакане — это очень маленький отсек автозака, в котором еле-еле помещается один человек. Дверь стакана закрывается, и на нее вешают большой замок, для воздуха остается только крошечное круглое окошко размером с донышко небольшой кружки».

♯

«Меня запирают в конвоирке. Это помещение похоже на подземелье: маленькое помещение, обшарпанные грязные фактурные стены, две скамейки, мусорное ведро и очень тусклая лампочка. Окон нет. Скамьи вдоль и поперек исписаны фамилиями всех судей с нелестными эпитетами и сроками, которые они дали, — заключенные называют это стенгазетой. В помещении мало света и мало воздуха. Раз в два часа открывается маленькое окошко в двери и нам предлагают налить кипятка из бойлера и зайти в уборную».

«Перед сном я всегда думаю о Соне и других прекрасных людях, которые приветствовали меня сегодня. Мысленно говорю спасибо всем, кто пришел. А еще вспоминаю людей, которых видела из окошка машины, спешащих куда-то, со взглядом, обращенным внутрь себя. И кажется мне, что они не знают, какое это счастье — просто идти по улице куда хочешь, просто быть свободным. Я и сама не знала — ведь невозможно в полной мере осознать эту великую ценность, пока ее у тебя не отняли».

«На меня надевают наручники и впятером ведут по коридорам и лестницам суда. Моя адвокатка говорит, что видела даже, как убийц водит всего один конвоир. Но я намного опасней — поэтому меня ведут пятеро».

♯

«Щелкают фотоаппараты, люди вытягивают телефоны вверх, как будто я какая-нибудь рок-звезда и иду по красной дорожке. Люди хлопают и кричат слова поддержки. Вы даже не представляете, как важно для меня, что вы приходите! В первый раз, когда я увидела толпу народа в коридоре, я была ошарашена. Это было через день после моего ареста, и я думала, что никто, кроме близких, не придет в такую рань. Мне было так плохо, но потом я увидела всех вас, и мне стало лучше. Лучше мне и теперь, когда я вижу ваши светлые лица, чувствую ваше тепло и поддержку».

«Есть что-то средневековое в том, что тебя судят в клетке: чувствуешь себя каким-то опаснейшим зверем или ведьмой, которую собираются сжечь на костре».

♯

«Меня выводят из зала. Я смотрю только на Соню, стараюсь запечатлеть и впитать ее образ, ее взгляд, она говорит: „Я люблю тебя“, — и я отвечаю ей: „Я люблю тебя“. Эта бесконечная нежность и нега длится ровно секунду — впрочем, и всего времени мира было бы мало, — и меня уводят в наручниках прочь в мрачное подземелье конвоирки».

«Есть что-то средневековое в том, что тебя судят в клетке: чувствуешь себя каким-то опаснейшим зверем или ведьмой, которую собираются сжечь на костре».

♯

«Меня выводят из зала. Я смотрю только на Соню, стараюсь запечатлеть и впитать ее образ, ее взгляд, она говорит: „Я люблю тебя“, — и я отвечаю ей: „Я люблю тебя“. Эта бесконечная нежность и нега длится ровно секунду — впрочем, и всего времени мира было бы мало, — и меня уводят в наручниках прочь в мрачное подземелье конвоирки».

Теперь это финал.
Он наконец пришел.
Спасибо всем
за то, что эта история была,
и за то, что закончилась хорошо.

Оборачиваясь назад,
вижу девушку в клетке,
вижу девушку в мрачной холодной камере,
вижу слезы родных
и не верю в то,
что это случилось с нами.

Оборачиваясь назад,
я говорю себе:
прошу, не бойся того, что будет, —
нет ничего страшнее, чем твой страх,
твоя жизнь неподвластна
ни катастрофам, ни людям,
твоя жизнь только в твоих руках.

Каждый день тянулся, как год,
мне казалось, что день свободы
уже не придет никогда,
но я в сотый раз убедилась,
что смелость,
к сожалению или к счастью,
все же берет города.

Лопнет натянутая струна,
все вернется на круги своя,
чтоб спустя много лет
повториться вновь —
чтоб запомнили все,
чтоб узнали все,
что в конце всегда
победит любовь.